янис грантс: личность

Это интерактивная страница.
Переключаться между частями интервью можно при помощи меню справа

И если даже это не бросается в глаза, то всегда я во всяком случае сам себе представляю, что место действия этого текста – Челябинск, герой этого текста – челябинец. Ну как правило, я добавляю это конкретными штрихами: «Эта тетя сидит на Гагарина», или «на Станкомаше выходит, шурша», или «на углу Руставели-Гагарина».

Челябинск занимает основное место в моих текстах. Если он сам не является героем произведением, то он непременно фон.

У меня есть такая история. И она даже опубликована в одной книжке, книжка эта называется «Поэтический путеводитель по городам культурного альянса», где поэтам из разных-разных городов предложили написать эссе на тему «Место силы», то есть место, которое, как я понимаю, тебя именно вдохновляет или которое сыграло особую роль в твоей жизни. И для меня это место есть – бывший магазин «Школьник», улица Сони Кривой, напротив кинотеатра Урал. Что там сейчас – я даже не знаю. Но вот такая не случившаяся история: когда-то моему отцу, а он был у меня военный, обещали квартиру в этом доме. Но дядя, который отвечал за распределение квартир, взял и застрелился: вероятно, погряз в коррупционных схемах и понял, что ему не выпутаться из этого. И все это распределение полетело к чертям собачьим. И наша семья квартиру там не получила. И поэтому я всегда представляю, как бы пошла моя жизнь, если бы я там поселился. Все же было бы другое: другая школа, другой институт, другое окружение, другая жена, другое все. Все другое было бы! И я даже придумал, что на этом доме надо было бы когда-нибудь повесить мемориальную табличку: «Здесь не жил Грантс».
Вообще такие места есть: мой любимый перекресток – Руставели-Гагарина. Я могу как зачарованный там просто встать. И ничего особенного там нет. Ну Челябинск весь такой, но он не серый.

Я думаю, каждый найдет свое место в этом городе. Необязательно, чтобы были золотые купола. Что-то неприглядное совершенно, проходное, клишированное, тем не менее для кого-то, для меня, например, вот эта улица Гагарина со всеми ответвлениями или дорога на вокзал – самые главные места.

Стихотворение 2006 года. Однако есть момент, который не то что оскорбляет – немножко мучает. Потому что говорят: ты написал лучшее стихотворение в 2006 году. 14 лет уже прошло, 15! Кто ж поэту такое говорит? Но на самом деле никуда от этого не деться.
Но на самом деле никуда от этого не деться. Как группа Земля и песня «Не снится нам…», так и я навеки связан со стихотворением «Небо», ну оно мне до сих пор нравится, в отличие от других многих текстов.
Мне кажется, очень важная для творчества черта – всегда начинать с нуля, с какой-то ровной поверхности, всегда уходить в космос, а не отталкиваться от какого-то пережитого опыта, от каких-то своих шести книг.
У меня в «Новом мире» опубликован цикл рассказов «Руставели-Гагарина-Челябинск». Там герои живут вот на этом перекрестке, в этих домах. А вдохновением послужила книга не очень известного у нас в стране писателя Шервуда Андерсона.

Ключевое произведение - стихотворение «Небо»: «На углу Руставели-Гагарина было встретиться уговорено…»

Невозможно выбрать одного любимого поэта, как невозможно выбрать одно любимое стихотворение. Это всегда такой круг из десяти фамилий, а, может быть, дальше из ста.

Я бы назвал несколько фамилий любимых поэтов: Даниил Хармс, Олег Григорьев, Ярослав Могутин, к ним бы я добавил такого «плохиша» – Валерий Нугатов, а женская поэзия мне наоборот нравится такая, легкомысленная, на грани глупости, хотя если внимательно прочитать, там такая женская мудрость видна за этой показной глупостью. И представители этого направления – Екатерина Горговская прежде всего, Елена Сунцова, Ганна Шевченко. А из наших уральских поэтов (но это не значит, что они на каком-то втором плане, это все люди одного любимого круга) – это, конечно, Евгения Зварина, Андрей Санников, Елена Оболикшина. Наверное, вот три совершенно любимые фигуры. Ну и, конечно, есть классические имена. Я люблю Владислава Ходасевича и Гумилева больше, чем Блока. Маяковского люблю больше, чем Есенина. Есть еще пласт иностранных поэтов: например, мой одногодок, совершенно невероятный польский поэт Роман Хонак.
Польским я, конечно, не владею, но мне на помощь пришел замечательный переводчик Сергей Морейно, который, кстати, сейчас издает мою книгу на латышском языке.

Я пишу для себя. Это не значит, что я пишу в стол. Но первый ценитель, критик, первый читатель моего стихотворения – именно я. Я должен написать его так, чтобы у меня у самого мурашки по коже побежали.

Никогда себе не представляю, что это может быть молодой человек или пожилая женщина, которая вдруг возьмет в руки мою книгу и будет ее читать. Такие рассуждения сравни: а получу ли я премию «Национальный бестселлер»? А Нобелевскую получу или не получу? Когда начинаешь рассуждать о таких вещах, ты скорее всего сначала рассыплешься как поэт, а потом рассыплешься как человек. Произойдет подмена творчества на какие-то награды. Ну а в случае с читателями тоже подмена творчества на конъюнктуру: скорее всего будешь угадывать, а что сейчас в топе у студентов, что сейчас в топе у пенсионеров.
Ну и немного улыбаюсь, отвечая на этот вопрос. Конечно, хочется, чтобы читали молодые. Потому что молодость я люблю. Глаз не оторвать от молодых людей, даже если они пишут, разговаривают о том, какие они развращённые ужасные, все равно видно, что они девственно-прекрасные. Поэтому, конечно, хотелось бы, чтобы читателями были молодые люди.

Больше всего мне нравится, как сказал Данила Давыдов обо мне.

«Поэзия Грантса относится к поставангарду в его дадаистическом изводе. Звуковые, синтаксические ряды для Грантса – не способ автоматизации или деавтоматизации высказывания, а способ проникновения в доязыковые, парамузыкальные, отчасти заговорные основы речи. По своей стилистике Грантс ближе всего к конкретистам, но не к Всеволоду Некрасову, а к Соковнину».

Мне очень нравится это определение. Я ни слова в нем не понимаю, но, по-моему, «поставанград в его дадаистическом изводе» – какая-то вершина филологического искусства.
Я определяю свой стиль, свой подход совершенно простыми, человеческими словами. Это голос одинокого человека из глубин мегаполиса. Вот мое направление, вот мой стиль. Всякие нелепые, трагические жизненные ситуации, которые вдруг становятся смешными, – это отсылка, наверное, к невероятному поэту из Санкт-Петербурга, давно умершему, Олегу Григорьеву. Ну и какое-то социальное бесстрашие – отсылка к Ярославу Могутину. Вообще, я думаю, что на меня повлияли и конкретисты, и концептуалисты, Пригов, например, и люди, которые непосредственно живут здесь со мной в одном городе. Я бы назвал в первую очередь Виталия Кальпиди и нашу живую легенду, Николая Ивановича Годину, моего старшего товарища и брата.

В моем представлении поэзия – не крик, не призыв, а шепот, который работает не на массы, а точечно. И задача моя – просто взволновать человека.

Конечно, надо писать такие стихи, чтобы враги отступали, чтобы стены крушились, чтобы народ вставал и выполнял задачи. Наверное. А может быть, и нет.


А что ж он будет делать с этой взволнованность… Я, когда читаю Романа Хонака, я место в себе не нахожу, понимаю, что я должен что-то сделать. Что я могу сделать? Помириться с братом, позвонить маме. Я могу выбросить ненужные вещи, навести порядок на своем письменном столе. Какое-то доброе дело тебе непременно приходит на ум. То есть действие поэзии не непосредственное, оно опосредованное: призывами ничего не решишь, а вот достучавшись до сердца можно какие-то болевые точки заглушить.

Человек несчастен. Человек одинок. Любви нет. Впереди только грусть. Радуйся тому, что у тебя есть. По-моему, это из стихотворения в стихотворение проходит. Такие невеселые мысли.

о чем будем читать дальше?

о других героях

Творчество

об этом же герое

Личность

Наш взгляд